Узбекистан, Ташкент – АН Podrobno.uz. Из Узбекистана на фронт ушли свыше 1,9 миллиона человек – это 22 процента всего населения. К сожалению, свыше 530 тысяч узбекистанцев погибли в этой страшной войне, пропали без вести еще более 158 тысяч, а 640 тысяч – получили ранения. Никто тогда не говорил, что это чужая война, все как один шли защищать свою Родину.
"Казалось бы, бои гремят где-то за тридевять земель, но беда была общей. Все, кто мог, рвался на фронт, те же, кто оставался, фанатично работали на победу. Людей объединяла злость к фашистам, сплачивало сострадание: похоронки на кишлак обрушивались без передышки", – рассказал Рафик Нишанов.
Рафик Нишанов – государственный и общественный деятель, бывший первый секретарь ЦК Коммунистической партии Узбекской ССР. Родился в 1926 году в кишлаке Газалкент Бостанлыкского района Ташкентской области. Во время войны подростком работал в колхозе "Чирчик", был секретарем исполкома местного поселкового совета, в 1945 году ушел в армию. На момент начала войны ему было 15 лет.
– Наш разветвленный род не пощадила Великая Отечественная война. Два брата матери – Холмат и Шодмон погибли, еще один – Талип вернулся без руки. Пал смертью храбрых и племянник отца – Икрам, другой папин племянник – Кучкар потерял левую ногу… Ни один взрослый здоровый мужчина в семье не отсиживался вдали от фронта, не прятался. Казалось бы, бои гремят где-то за тридевять земель, но беда была общей. Все, кто мог, рвался на фронт, те же, кто оставался, фанатично работали на победу.
Людей объединяла злость к фашистам, сплачивало сострадание: похоронки на кишлак обрушивались без передышки. Однажды заскочил на почту – мне вручают страшный треугольник. Два сына старшего брата отца еще летом 1941-го попали на передовую. И теперь я первым узнаю, что младший из них – Рашид – геройски погиб. Не понимаю, что меня тогда остановило, чтобы не сказать об этом всем. Видимо, то, что бабушка была совсем старенькой, больной, не выдержала бы тяжелого известия. Решил придержать письмо. Как же правильно я поступил! Извещение оказалось ошибкой. Буквально через два месяца от раненого Рашида пришло письмо. Я вслух читал его счастливой бабушке.
У себя в кишлаке мы ходили по домам, собирали продукты, кто что может дать для фронта. Это были продовольственные сборы в фонд обороны. В те времена я передвигался на ослике. Ведь осел – надежная рабочая сила. Все выдержит, выручит, пройдет по самым непроходимым тропам.
Район наш разбросанный. Кишлаки располагаются не только в предгорьях, но и в труднодоступных горных ущельях. У ишаков, не единожды наблюдал, безошибочное чутье. Никогда не ступят туда, где почва нетвердая, обойдут сомнительное место.
Помню, как-то ночью возвращался из Наная через лесной массив. Надо было по старому мосту пересечь речку Хумсан, впадающую в Чирчик. Смотрю, мой осел заупрямился. Похлопал его по бокам: шагай. Тот нехотя сдвинулся, но еле-еле плелся. И ровно в середине полусгнившего деревянного моста треск – мы провалились, рухнули в воду. Хорошо, в полукилометре находилось село. Здесь я добрался до домика своего сверстника, которого немного знал. Его мать заботливо просушила одежду, накормила, устроила на ночлег. Не забыла и ишака: дала страдальцу сена.
Все знают, что наши люди тепло относятся к гостям. Даже нежданным, незваным. Но в те лихие годы проявилась особая сплоченность. С каким сочувствием в кишлаках откликались на нужды фронта! На осле я объездил весь район. Неделю проводил в одном колхозе, неделю – в другом, третьем, десятом. Встречался с руководством, говорил с молодежью, разъяснял, как важно сейчас содействовать фронту.
Семена ложились на благодатную почву. Продолжая сборы в фонд обороны, видел много семей, которые сами ужасно нуждались. Однако понимание ситуации, желание внести свой вклад в то, чтобы воюющие вернулись скорее, да что там – обыкновенное, точнее, необыкновенное добросердечие толкали людей отдавать почти последнее.
Кто-то нес ведро пшеницы, кто-то – риса, кто-то делился ячменем, просом. Одна пожилая женщина застенчиво произнесла: «У нас нет зерна. Зато много сухофруктов. Солдатам нужны сухофрукты?» Я ответил, очень нужны. Тогда она сказала – возьмите и насыпала полный мешок. Везде: в узбекских, казахских, таджикских селах – в Бостанлыкском районе они перемешаны – с одинаковым участием откликались на призыв: «Все для победы!». Я не замечал никаких национальных различий, кроме, разумеется, разницы в быте, укладе. Взаимовыручка была интернациональной, единение – всеобщим. Война, казалось, навечно скрепила людей.
Сопоставляя тот непростой период с сегодняшними временами, думаю, что нынче отсутствует необходимая требовательность. В разных формах существует ее имитация, которая вряд ли кого-то способна ввести в заблуждение. Я не сторонник жестких мер, но знаю, что попустительство рождает безответственность. А в годы войны мы были преисполнены не только любовью к Родине, но и величайшим чувством долга, дисциплинированностью. Притом меньше всего было бюрократизма, заорганизованности. Исключительно живая работа. Совещания бывали короткими.
Да, усталость так или иначе давала о себе знать. Весь 1942, 1943 и 1944-й годы сельские работы в колхозе «Чирчик» в авральном порядке шли и по ночам. Я, как все, пропадал в поле – общественные хлопоты отнюдь не отменяли заботы об урожае. «Сороковые грозовые» упорно ассоциируются у меня с лунным светом: в яркие ночи полнолуния особенно быстро шла жатва и другие сельхозработы.
Пока отец был на фронте, главным мужчиной в доме за него оставался я. Начав работать в райкоме комсомола, я раз в месяц стал получать продовольственные талоны. Их в основном выдавали тем, кто не имел своего надела: эвакуированным, сосланным немцам Поволжья, крымским татарам. Однако учли, что семья у нас очень большая, полным-полно детей, необходимо подспорье. Хлеб по 250 граммов в день на человека давали в буханках. Для узбеков, привыкших к национальным лепешкам, они были необходимой, сверхжеланной едой. Всё это я хорошо помню.
Комментарии отсутствуют