Узбекистан, Ташкент – АН Podrobno.uz. Историк и российский писатель Федор Раззаков уже давно стал известной фигурой в литературном андеграунде не только России, но и нашей страны. Он написал несколько книг о Шарафе Рашидове и Узбекистане, среди которых "Шараф Рашидов. Жизнь и судьба", "Коррупция в Политбюро. Дело красного узбека", а также книга "Спасти Рашидова! Андропов против СССР. КГБ играет в футбол". Сейчас писатель работает над новыми проектами, в том числе связанными с нашей республикой. В интервью Podrobno.uz Раззаков рассказал об "узбекском деле", фигуре Шарафа Рашидова и силе памяти, которая удерживает историю живой.
– Федор Ибатович, вы автор множества книг о советской эпохе, ее тайнах и драмах. Сегодня мы хотим поговорить об "узбекском деле", о его истоках. Но сначала расскажите немного о себе.
– Поскольку мы будем говорить об "узбекском деле", я действительно имею к этому слову "узбекский" прямое отношение. По отцу я узбек, и потому интерес мой к этой теме всегда был двойным – и личным, и профессиональным.
Отец родился в Узбекистане, в Шафриканском районе. После армии он встретил мою мать – она татарка, мусульманка. Поженились в 1960 году, и отец остался жить в Москве. Там я и родился, стал москвичом в первом поколении. Но каждый год отец обязательно возил нас, трех братьев, в Узбекистан. Эта страна стала моей настоящей малой родиной. После смерти отца я стал старшим в семье и продолжил эти поездки.
В 2007 году я приехал в Узбекистан к родственникам по отцовской линии и именно тогда у меня созрела идея написать книгу, посвященную этой стране. До этого я писал в основном биографические книги о деятелях советской культуры и политики – о Высоцком, Пугачевой, Михалкове, Филатове. Книг, посвященных Узбекистану, не было, а я как раз увидел новый, независимый Узбекистан и решил: нужно восполнить этот пробел.
Вернувшись в Москву, я стал искать героя – ведь я всегда писал через личность, через судьбу. Мне хотелось найти достойного деятеля культуры, биография которого отразила бы эпоху. Я остановился на Батыре Закирове – всегда любил его творчество, а к тому же он родился в 1936 году, как и мой отец.
Но вскоре понял, что хочу рассказать шире – об истории всего Узбекистана, начиная с 1917 года, когда появился советский проект. Чтобы охватить и 20-е, и 30-е годы, нужен был другой масштаб.
Примерно в то же время в России началась очередная волна разговоров об "узбекском деле". На телевидении появились документальные фильмы, где Узбекистан представляли очагом коррупции, а Шарафа Рашидова – "главным коррупционером Советского Союза". Помню фильм на НТВ – он произвел на меня сильное отторжение. Я понял, что это односторонний, необъективный взгляд.
К тому времени я уже занимался советской эпохой как историк, и почувствовал, что нужно разобраться самому – идти в архивы, изучать документы, биографию Рашидова и других деятелей того времени. У меня уже был большой архив, который я вел тридцать лет. Но для книги этого оказалось мало. Я стал работать в архивах и библиотеках. Это был 2007–2008 год.
Постепенно передо мной открылась совсем иная картина, не похожая на ту, которую показывали Гдлян и Иванов. Я нашел исследования и воспоминания людей, придерживавшихся противоположных взглядов. Среди них, например, Виктор Илюхин – заместитель прокурора России, занимавшийся резонансными делами, включая "узбекское дело". Я читал его книги, анализировал документы.
Так я и приступил к своей работе. Материал собирался быстро, и книга родилась довольно стремительно.
– Сколько времени ушло на написание книги?
– Около четырех – пяти месяцев. Речь идет о книге "Коррупция в Политбюро. Дело красного узбека". Названия изначально не было, мы придумали его уже в издательстве, когда книга готовилась к публикации.
– Вы историк, писатель, журналист. Но события можно освещать с разных позиций. Какова ваша позиция при описании советского времени?
– Книга писалась с просоветских позиций. Почему? Потому что все, что выходило до этого – публикации Гдляна, Иванова, многочисленные статьи, фильмы – были написаны с антисоветских, либеральных позиций. Мне хотелось, чтобы прозвучала иная точка зрения, спорящая с этой версией. Не слепо отрицать, а именно спорить.
Поэтому в книге я привожу и либеральную версию, чтобы опровергнуть ее аргументами и документами. Я цитирую Гдляна, показываю, где и почему его выводы не выдерживают проверки. То есть я строю диалог между официальной, "антикоррупционной" версией и просоветской точкой зрения, которую считаю более взвешенной.
– История народов – это во многом история их правителей, их взглядов, их характера. Согласны ли вы с этим утверждением?
– Да, это классическая формула: роль личности в истории. Когда Я пишу биографии, всегда стараюсь показать не только личную жизнь героя, но и контекст эпохи – историческую, культурную, политическую атмосферу, в которой он жил.
В книге о Рашидове я рассказываю не только его биографию, но и историю Узбекистана как части советского проекта. Так становится понятно, как личная судьба переплетается с судьбой страны.
Шараф Рашидов родился буквально накануне Октябрьской революции – 6 ноября 1917 года, за несколько часов до событий в Петрограде. Это символично. Его жизнь началась вместе с новой эпохой.
– В одном интервью режиссер Светлана Дружинина рассказывала, как при работе над "Гардемаринами" пользовалась дневниками и документами, но иногда, когда позволял контекст событий, дополняла факты воображением. А как поступаете вы – допускаете вымысел в своих книгах?
– В книге "Жизнь и судьба" – никакого вымысла, все построено исключительно на документах. А вот во второй книге – "Спасти Рашидова" – я уже позволил себе художественную реконструкцию. Это роман-документ, где есть вымышленные персонажи и элементы детектива, но основан он на реальных событиях.
Таким образом, "Коррупция в Политбюро. Дело красного узбека" – документальная книга, а "Спасти Рашидова" – художественная, где я попытался воссоздать возможный ход событий, как он мог происходить на самом деле.
Сегодня мы с вами говорим именно о документальной стороне истории.
– Одна из ваших книг о Шарафе Рашидове называется "Жизнь и судьба". Как, по вашему мнению, судьба влияет на жизнь ваших героев?
– Судьба играет огромную роль. У Шарафа Рашидовича были моменты, когда она ему помогала, и были времена, когда словно отворачивалась. Но когда судьба отворачивается, человек все равно стоит перед выбором: сдаться или бороться.
Это характерно не только для политиков. Вспомните артистов. Муслим Магомаев вовремя ушел со сцены – и сохранил чистоту имени. Алла Пугачева не ушла, включилась в политическую борьбу – и теперь ее имя в России окружено противоречиями. В политике то же самое. Умение вовремя уйти – показатель внутреннего достоинства.
Рашидов, на мой взгляд, сделал именно так. Он ушел из жизни как победитель – не сдался. Когда его вызвали в Москву и потребовали отставки, он отказался, остался на посту и продолжил борьбу.
А многие другие – например, Николай Щелоков – согласились уйти и в итоге трагически закончили жизнь. История с ним, с его женой, покончившей с собой, – очень показательна. Щелокова потом обвинили в коррупции, как и многих других, а теперь, спустя годы, его пытаются реабилитировать, доказывая документами, что многое было надуманным.
Шараф Рашидов поступил иначе. И потому судьба его совсем другая.
– В ваших работах часто встречается слово "капитализация". Как вы его понимаете – со знаком плюс или со знаком минус?
– Понятие "капитализация" достаточно широкое. В советском контексте оно означало внедрение элементов капиталистической, рыночной экономики в плановую систему. Теоретически в этом могли быть и плюсы, и минусы.
Но та капитализация, которая происходила в СССР, носила в основном отрицательный характер. Все делалось слишком быстро, без постепенности.
Посмотрите, как поступил Китай: там капитализацию вводили постепенно: сначала в экономике, потом, через десятилетия, мягко расширили реформы. Политику и идеологию при этом не трогали. Поэтому переход прошел плавно, без разрушения системы.
А у нас все началось одновременно – перестройка Горбачева затронула и экономику, и идеологию. Это была ошибка.
Когда Горбачев приехал в Китай и рассказывал Дэн Сяопину о своем "новом мышлении", тот выслушал, а потом, как вспоминали его соратники, назвал его по-китайски "шагуа" – "идиот". И оказался прав: капитализацию нельзя проводить наскоком.
Я убежден, что это было сделано сознательно – чтобы ослабить и разрушить Советский Союз. Ведь ликвидировав СССР, Запад получил доступ к его ресурсам, а глобализация пошла ускоренными темпами.
Поэтому "капитализация" – понятие, которое можно трактовать двояко, но в случае Советского Союза она, к сожалению, имела знак минус.
– Вы автор масштабного проекта "Жизнь замечательных времен", где подробно описываете советскую эпоху. Расскажите, пожалуйста, об этой работе.
– Мне всегда хотелось понять, почему никто до меня не попытался создать полную хронику советской жизни – день за днем, год за годом. Я проверял: в России такого не было. За рубежом – тоже. Были хронологии по годам или отдельным месяцам, но чтобы вот так, подробно, с множеством действующих лиц из разных сфер – нет.
Меня как раз и вдохновляет то, что понимаю, что иду по неосвоенной дороге. Работа оказалась колоссально трудной – удержать в одном русле такое количество событий, не расплыться в деталях. Но к тому времени, к началу 2000-х, у меня уже был опыт и огромный архив, собранный с 1994 года.
На основе этого архива и родилась книга – двухтомник "Жизнь замечательных времен", каждый том объемом в полторы тысячи страниц. Это, пожалуй, самая трудоемкая моя работа, но именно она сделала меня известным.
Помню, депутаты Государственной думы подходили и говорили: "Мы впервые услышали о Федоре Раззаковe благодаря этим томам". В их библиотеке стояли эти книги – большие, с советским гербом на обложке, с фотографиями, очень солидное издание.
Кстати, в тех хрониках я уже писал и о Шарафе Рашидове, упоминал Узбекистан. Поэтому, когда пришло время писать книгу "Коррупция в Политбюро", мне было легче – материал уже был собран, структура выстроена, оставалось только дополнить архивными документами.
– Бывает ли, что материал начинает вести вас самого – открывает неожиданные вещи, подсказывает направление?
– Да, такое случалось дважды: когда я писал книги о Дине Риде и Шарафе Рашидове. Я буквально чувствовал, что все складывается само собой, как будто кто-то помогает. Иногда заказываешь книги в библиотеке – и случайно попадаешь именно на нужную. Это вдохновляет, чувствуешь, что работа идет не зря.
С Дином Ридом история похожа на историю с Рашидовым. И тот, и другой – люди, не слишком популярные в России, потому что они просоветские. А наша система, к сожалению, антисоветская.
Когда я принес рукопись в издательство, мне сказали: "Кто сейчас помнит Шарафа Рашидова? Как мы будем продавать эту книгу?" То же самое говорили и про Дина Рида. Я объяснял, доказывал, что эти истории нужны, и в конце концов издатели соглашались.
Я думаю, что это тоже своего рода знак, как будто кто-то сверху подталкивал к тому, чтобы эти книги появились.
Книга о Рашидове действительно прогремела и в России, и в Узбекистане. Она вышла несколькими изданиями, в том числе под названием "Красный узбек". Последний раз я видел ее в ташкентском магазине в прошлом году.
– Вы получили за эти работы государственную награду, верно?
– Да, медаль "Дружба народов" от правительства. Не орден, но медаль, и для меня это тоже высокая оценка.
– Давайте теперь перейдем к основной теме – к личности Шарафа Рашидовича Рашидова. Даже современные студенты факультетов журналистики зачастую не знают, кем он был. Напомните, пожалуйста, основные вехи его жизни.
– Судьба Шарафа Рашидовича очень показательна. Он из той категории людей, которые прошли путь "снизу доверху". Социальные лифты тогда действительно работали, и система помогала талантливым людям из простых семей.
Рашидов родился в 1917 году, начал как сельский учитель, преподавал историю в школе для дехкан. Он был человеком с энциклопедическими знаниями и великолепной памятью. Историки называют таких людей "просвещенными правителями" – не просто чиновниками, а людьми с солидным культурным и интеллектуальным багажом. Он не только умел говорить, но и много читал, анализировал прочитанное.
Опыт учителя и журналиста очень пригодился ему, когда он занял высокие посты. Он был грамотным собеседником – в беседах с иностранными лидерами мог говорить о культуре и истории их стран. Например, во время визита в Индию он цитировал их классиков и производил сильнейшее впечатление.
Кроме того, он был писателем. После войны занялся литературным творчеством, первый сборник стихов "Гнев" вышел в 1945 году. Позже он возглавил Союз писателей Узбекистана (1949–1950 гг.). Поэтому его действительно можно назвать "просвещенным правителем" – сродни астроному Улугбеку, который тоже соединял науку и управление.
Такие люди – редкость в политике. Обычно политическая элита вырастала из партийных структур: комсомол, парторганизация, завод, райком и т.д. А Рашидов прошел совсем другой путь – гуманитарный, творческий.
Этим он отличался от большинства коллег и тем же вызывал и уважение, и зависть. Восток – тонкая материя, и умных, независимых людей там часто не любят.
Он обратил на себя внимание благодаря своей эрудированности. Климент Ворошилов, не имевший университетского образования, высоко оценил Рашидова именно как интеллигентного, просвещенного человека и помог ему сделать политическую карьеру.
Так Рашидов оказался в Москве, вошел в команду Ворошилова и стал заметной фигурой. Его уважали, но и опасались: умный человек рядом с властью – всегда угроза для тех, кто привык действовать по инерции.
До определенного момента его образ "просвещенного политика" помогал ему, но позже, когда в стране усилилась бюрократическая, догматическая линия, это стало вызывать раздражение у многих партийных функционеров. В конце жизни, уже во время так называемого "узбекского дела", все это сыграло свою роль.
– Когда я изучала материалы о Шарафе Рашидове, мне показалось, что его отношения с Центром были не вполне равными. Иногда он уступал Москве – например, когда речь шла о дотациях или о плане по сбору хлопка. Прав ли такой взгляд?
– Да, вы совершенно правы. Это и есть то, что называлось диктатом Центра.
Советский Союз был централизованным государством. Москва определяла все – политику, экономику, культуру. Ни один первый секретарь республиканского ЦК не был полностью независим. Все решения, особенно касающиеся финансов и промышленности, утверждались в Москве.
Когда вы упоминаете случай с хлопком – это типичный пример. Рашидов объявил, что Узбекистан соберет 5,5 миллионов тонн, а Брежнев сказал: "Почему не 6? Давайте шесть". И Рашидов согласился, хотя понимал, что это трудно.
Он просто не мог возразить. В условиях партийной дисциплины возражение Генеральному секретарю выглядело бы как неповиновение.
Так жили все республики. Грузия, например, получала дотации до 60 %, Армения – меньше, Азербайджан – еще меньше. А Узбекистан, при всей своей важности, не мог добиться перераспределения в свою пользу.
Причины здесь не только экономические, но и политические.
С момента революции мусульманские регионы находились на периферии политической власти. В руководстве СССР почти не было мусульман. Посмотрите на состав Политбюро: до 1957 года ни одного мусульманина там не было.
Первым стал Нуритдин Мухитдинов – узбек, введенный туда Хрущевым, когда СССР начал налаживать отношения с арабским Востоком. Ему дали право решающего голоса, и он даже осмелился возразить, когда обсуждался вопрос о перезахоронении Сталина.
Мухитдинов сказал: "По нашим мусульманским законам это грех – тревожить прах умершего". На что Микоян ответил: "Оставьте свои мусульманские порядки".
После этого Мухитдинова со скандалом вывели из состава Политбюро.
С тех пор мусульман туда не включали. Единственным исключением стал Динмухамед Кунаев из Казахстана, но только потому, что был другом Брежнева.
Шараф Рашидов считался "товарищем" Брежнева, но не близким другом. Он оставался кандидатом в члены Политбюро 23 года! Это рекорд. Никто дольше не оставался в "предбаннике".
Для сравнения: Анастас Микоян, армянин, был членом Политбюро 32 года.
И вот эта разница говорит сама за себя. Кавказская элита имела гораздо больше влияния, чем мусульманская. Такова была система: на вершину поднимались не самые умные, а самые удобные.
Кстати, обратите внимание: когда в Узбекистан приехала следственная группа Гдляна, в ее составе было много выходцев с Кавказа – армян, грузин. Это тоже не случайность. В советской политике существовали негласные этнические кланы, и они активно защищали свои интересы.
– Давайте теперь перейдем к самому "узбекскому делу". Что вы подразумеваете под этим термином и какова его роль в позднесоветский период?
– Прежде всего, нужно понимать: "узбекское дело" не было просто борьбой с коррупцией. Это была политическая операция, целью которой стало устранение Шарафа Рашидовича Рашидова с политической арены. После смерти Брежнева в ноябре 1982 года началась ожесточенная борьба за власть.
Рашидов входил в ближайшее окружение Брежнева. Леонид Ильич, кстати, собирался провести крупный кадровый пленум и уйти на почетный пост председателя партии, передав реальные полномочия новому генеральному секретарю. Этой фигурой должен был стать Владимир Щербицкий – украинец, давний соратник Брежнева.
На должность первого секретаря, чуть ниже генерального, рассматривались две кандидатуры – Шараф Рашидов и Гейдар Алиев. Почему именно они? Потому что СССР тогда был втянут в Афганскую войну, а Рашидов с 1950-х годов курировал южное направление – Индию, Афганистан, Китай. Он знал регион, имел опыт дипломатии. Алиев, в свою очередь, должен был курировать Иран и Турцию.
Брежневская команда хотела укрепить власть, опираясь на этих опытных региональных лидеров. Но все изменилось после смерти Брежнева.
Юрий Андропов, глава КГБ, оказался в числе тех, кто не вошел в "команду Брежнева". Он понимал: если пленум состоится и Рашидов, Алиев, Щербицкий получат ключевые посты, влияние КГБ резко уменьшится. Поэтому Андропову нужно было разрушить эту конфигурацию.
Сначала "ушел" сам Брежнев – слишком внезапно, хотя официально говорили о естественной смерти. Потом – Николай Щелоков, министр внутренних дел, близкий друг Брежнева. Его оклеветали, довели до самоубийства. Все это выглядело как целенаправленная зачистка брежневской команды.
Следующим на очереди был Шараф Рашидов. Он представлял угрозу – человек с авторитетом, поддержкой в республике и хорошими связями за рубежом.
К тому же он был противником войны в Афганистане. Вместе с Гейдаром Алиевым он считал, что ввод войск был ошибкой. Они оба узнали о нем уже постфактум, когда войска вошли в страну.
Для мусульманского мира это стало шоком. Афганская война подорвала доверие исламских стран к СССР, и Рашидов, прекрасно понимая это, не скрывал несогласия.
Естественно, Андропову такой человек был неудобен.
Когда он стал генеральным секретарем, сразу ограничил полномочия республиканских лидеров. У Рашидова отобрали курирование афганского направления.
Ему предлагали уйти в отставку, но он отказался.
В августе 1983 года его вызвали в Москву. Егор Лигачев, новый заведующий отделом ЦК, сказал ему буквально: "Пора уходить. Все будет нормально". Рашидов ответил: "Сейчас хлопковая страда. Закончу сезон, отчитаюсь – тогда посмотрим". Но все понимали, что это вежливая форма отказа. Он уходить не собирался.
Его поддерживала группа в Москве – Тихонов, Черненко. Это была своего рода контрбалансировка команде Андропова. Но вскоре была совершена попытка отравления Черненко (в августе 1983-го), и он на время выбыл из строя. И Рашидов остался фактически без защиты.
Поэтому можно сказать: "узбекское дело" зародилось на фоне внутрипартийной борьбы за власть. Официально – это якобы кампания против коррупции. На деле – политическая операция по ликвидации людей, связанных с брежневской командой и имевших независимое влияние в республиках.
– Получается, все это было не столько борьбой с коррупцией, сколько борьбой за власть?
– Именно так. В СССР существовали мощные клановые связи как в Москве, так и в союзных республиках. Клан Рашидова считался самаркандским, были еще ферганский, ташкентский. В КГБ и ЦК прекрасно знали, кто к какому клану принадлежит, и использовали это при кадровых решениях.
Когда принималось решение "снимать" Рашидова, аналитики заранее прорабатывали, кого можно поставить вместо него, как отреагируют местные элиты, не будет ли сопротивления. Это была тщательно разработанная операция, а не стихийное дело. Кроме того, кампания имела и пропагандистскую задачу: показать населению "борьбу с коррупцией", отвлечь внимание от реальных кризисных процессов в экономике и политике. Для этого был выбран удобный "враг" – Узбекистан. Мусульманская республика, хлопковая монополия, золотой запас – все это выглядело эффектно для телевидения и прессы.
– Но ведь в фильмах и статьях того времени назывались конкретные цифры – миллиарды рублей убытков, миллионы тонн приписок. Это тоже часть политической игры?
– Конечно. Цифра "четыре миллиарда рублей", якобы "украденных в Узбекистане", гуляет по всем перестроечным изданиям. Но никто так и не предъявил документа, где она зафиксирована. Это была чистая пропаганда.
Советская экономика была плановой. Если Узбекистан сдавал 5 миллионов тонн хлопка, то этот объем заранее распределялся Госпланом по другим республикам – Армении, Молдавии, Литве и т. д. И, если хлопка действительно не хватило в таких огромных объемах (1 миллион тонн приписок!), то рухнула бы вся цепочка легкой промышленности в республиках. Но ничего подобного не произошло.
Поэтому разговоры о "пустых вагонах" – миф. Это делалось для того, чтобы дискредитировать Узбекистан и оправдать чистку его руководства.
– Сохранились ли люди, которых тогда осудили по "узбекскому делу"? Встречались ли вы с ними?
– Да, я встречался с некоторыми в Бухаре, в Ташкенте. Они приходили ко мне на встречи, рассказывали свои истории. Но устных рассказов недостаточно – нужны документы: следственные дела, показания, допросы. Многие из следователей тогдашней группы Гдляна позже сами признались, что "узбекское дело" было сфабриковано. Некоторые из них сбежали, не желая участвовать в этой "охоте".
Я изучал воспоминания прокурора Виктора Илюхина, который беседовал с бывшими сотрудниками прокуратуры Узбекистана. Они прямо говорили: "Мы сажали невиновных".
В Москве на показ вывозили "золото и украшения", конфискованные у арестованных. На обложках журналов публиковали фотографии "доказательств". Но если изучать документы, все выглядит иначе. На самом деле это была системная расправа. Под лозунгом борьбы с коррупцией уничтожили команду Рашидова, а вместе с ней – часть независимой политической воли республик.
– Вы говорили, что в "узбекском деле" участвовали сотрудники КГБ. После выхода ваших книг вам не приходилось сталкиваться с их интересом – вызывали ли вас на беседы, пытались ли уточнить источники?
– Нет, никогда. Сейчас ведь и самого КГБ как структуры не существует.
Но я стараюсь не касаться напрямую современной политики – говорю о прошлом. Хотя, конечно, через прошлое всегда можно многое понять и о настоящем.
Иногда бывшие сотрудники КГБ сами выходят на меня. Это уже отставники – люди пожилые, но хранящие память. Они присылают материалы, делятся деталями, подтверждающими мои выводы. Они понимают, что я, пожалуй, единственный, кто серьезно разбирается в их теме и не боится писать о вещах, о которых раньше нельзя было говорить.
Некоторые из них дали подписку о неразглашении до конца жизни, поэтому не могут опубликовать собственные мемуары. Но через меня они передают факты, чтобы правда не исчезла. Эти сведения я использую в книгах – аккуратно, без указания имен, но так, чтобы сохранить достоверность.
Так что никакого давления на меня нет. Напротив, я получаю письма благодарности даже от действующих сотрудников спецслужб. Они пишут: "Интересно читать, вы показываете то, что мы сами редко видим – изнанку истории".
Я же историк, и моя профессия не украшать, а показывать, как все было на самом деле. Историк обязан смотреть не только на парадную сторону событий, но и за кулисы, в "черный ход". Только так можно понять, что происходило и почему.
– То есть, по сути, "узбекское дело" вы рассматриваете как часть большой политической операции по переделу власти?
– Да, абсолютно. Все республики тогда делились на сектора, у каждого – свои кураторы в ЦК и в КГБ. Каждый куратор знал внутреннюю структуру региона: какие кланы, кто с кем связан. Когда нужно было "перестроить" власть в республике, все просчитывалось заранее – кого снять, кого назначить, как отреагируют остальные.
Это не было борьбой с коррупцией в чистом виде. Это была борьба за власть, замаскированная под борьбу за справедливость. Причем Узбекистан выбрали не случайно: республика богатая, стратегическая, с огромными запасами хлопка и золота.
А это все – ресурсы. И контроль над ними давал влияние.
После распада Союза стало ясно, насколько важными были эти ресурсы. Уже тогда шла "игра" за них – хлопок, золото, газ. Я пытался получить доступ к архивам, связанным с этими вопросами, в Узбекистане, к сожалению, до сих пор они закрыты. Мне сказали прямо: "Мы и своим не разрешаем, не то что вам".
Тем не менее по косвенным данным можно сделать вывод: за "узбекским делом" стояла не экономика, а политика. То была комбинация, призванная ослабить южные республики, убрать сильных руководителей, расчистить путь новым людям.
– Если оглянуться сегодня, как вы оцениваете значение тех событий для истории Узбекистана и Советского Союза в целом?
– "Узбекское дело" стало одной из первых трещин, по которым потом пошел распад Союза. Оно подорвало доверие республик к Центру, показало, что Москва может в любой момент назначить виновного и устроить показательное расследование.
Для Узбекистана это был удар по самосознанию. Народ долго не понимал, что произошло, почему человека, которого уважали и любили, внезапно объявили "врагом".
Но время все расставило по местам. Сегодня имя Шарафа Рашидова постепенно возвращается, и это справедливо.
Я уверен: такие фигуры, как Рашидов, принадлежат не только своей эпохе. Они важны для будущего – как пример просвещенного руководителя, который понимал цену знания, культуры и достоинства.
– Спасибо вам, Федор Ибатович, за обстоятельный и глубокий разговор.
– И вам спасибо. Я рад, что в Узбекистане интерес к этой теме жив – значит, память еще не утрачена. А пока мы помним – история продолжается.
Беседовала Чулпан Кадырова
Комментарии отсутствуют